Все мы, если разобраться, братья. Ты еще никогда не встречала более серьезного человека, пусть он даже скрывает свою серьезность под маской смеха. Уже одного того, что я хочу пристроить его в отеле, будет достаточно, чтобы ему отказали. Багз кивнул, чувствуя себя чертовски неловко. Но свою партию никогда не мог разыграть скорее перехватит чьюто чужую.
Вот вы и перехватите у него эту игру. С задумчивым видом отхлебнув кофе, она отставила чашку. Сама решай, только я лично не вижу в этом большой разницы. Он наверняка сам догадается, даже если ты ему и не скажешь. Как будто ты его не знаешь! Да ведь он всегда во всем сомневается! Проку от них немного. Ну ладно, мне пора, коль скоро мы обо всем договорились. Сегодня несколько моих знакомых парней уезжают из города, надо сказать им пару слов на прощанье.
Я дам тебе знать, как у нас получится. Я же ничего не сделал, за что меня следовало бы благодарить. Нет, сэр, благодарить меня не за что.
Люди заступали в семь утра, в полдень уходили на перерыв, затем возвращались в шесть вечера и работали до одиннадцати. На следующий день выходили в короткую смену с двенадцати дня до шести вечера, тогда как их сменщики отрабатывали длинную смену. Исключение составляли ночные служащие, к числу которых относились работники некоторых специальностей и административнохозяйственный персонал, складские рабочие и прачки. Днем, правда, работы было немного за весь месяц вызвали только раз, так что, по сути дела, он тоже мог считать себя ночным служащим. Разумеется, он мог на часдругой отлучиться в комнату отдыха, принять душ или немного вздремнуть, хотя эти краткие периоды разрядки не столько расслабляли, сколько дразнили, в результате чего он толком никогда не отдыхал.
Даже если его никто не вызывал звонком хотя чаще бывало так, что ктонибудь все же вызывал, он пребывал в состоянии ожидания этого звонка. А подобное ожидание в сочетании с беспокойством по поводу того, что может произойти в его отсутствие, постоянно держало в напряженном, нервозном состоянии. Вестбрук был гостиничным служакой старой закалки, когда остановка в отеле приносила людям истинное удовольствие, а не превращалась в сомнительное приключение, сдобренное заурядной едой и равнодушным, а то и презрительным обслуживанием. Возможно, работа попросту убивала его, но он вынужден был за нее держаться ему было под шестьдесят, и за последние десять лет его увольняли со всех мест, куда только удавалось устроиться. Так что выбора у него не было либо эта работа, либо никакой. В одиннадцать часов вечера он сидел в своем кабинете, располагавшемся в мезонине между первым и вторым этажом, и перепроверял гостиничные книги за последние три месяца.
Делал это он уже в третий раз, причем результат неизменно оказывался тем же. На его лице застыла, словно замороженная, широкая улыбка, больше походившая на гримасу. Самая жуткая человеческая катастрофа не оказывала на него абсолютно никакого воздействия.
